Фильм-то по наработкам Кубрика поставил Спилберг. А след, который от фильма остается, Кубриком же и оставлен. Его и только его саркастическая усмешка по поводу любви, которую можно активизировать путем крэкс-пэкс-фэкса, и ведь только такая любовь способна быть вечной, пережить потоп и тысячелетнюю спячку во льдах, исполнить решимости прыгнуть из самого себя, будь ты плоть или цельнометаллическая оболочка. А те, кого любим мы, любят не нас, а тех, кого знали раньше и безотчетно приравняли к судьбе, детей в коме, женщин, исчезнувших в теплых странах прежде, чем испарились чувства на припеке будней, даже собак. Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему. По программе, служившей маленькому принцу сердцем, вели столбики цифровых заклинаний, закручивая это как будто бы железо мальчика Дэвида-Осмента в бесконечную, ошеломительную спираль чувства, которое не утишить. Не утешить даже в самой кубриковской из далеких комнат, где находили покой астронавты из Космической одиссеи, а после она перекочевала к Тарковскому, чтобы Банионис мог плакать и обнимать любимые колени, а вот теперь нитевидные существа пытаются вернуть мальчику его маму. Несмотря на все компьютерные выкрутасы Спилберга, его игрушечные аллюзии и дешевые мультяшные вытребеньки, плачешь, потому что вспоминаешь совсем другую сказку. Но куда бы они ни пришли, и что бы ни случилось с ними по дороге, - здесь в Зачарованном Месте на вершине холма в Лесу, маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком .